Отношение Ермолова к Кавказу

Глубоко проникнув в быт, нравы и психологию жителей Кавказа, знакомого ему еще по походу 1796 года, Ермолов во многих своих действиях руководствовался именно неписанным нравственным кодексом горцев, с их культом мужской дружбы, бесстрашия, верности клятве. «Я многих, по необходимости, придержался азиатских обычаев, - писал Давыдову, - и вижу, что проконсул Кавказа жестокость здешних нравов не может укротить мягкосердием. И я ношу кинжал, без которого ни шагу. Тебе истолкует Раевский слово «канлы», значащее взаимную нежность. Оне здесь освящены законом, утверждены временем и приняты чистейшею нравственностью. Мы в подобных случаях не столь великодушны, и взаимные нежности покрываем тайною». Язвительная ирония проконсула станет понятной, если пояснить, что «канлы» означало кровную месть, которая в ту пору соблюдалась неукоснительно. Ермолов не упустил случая пройтись и насчет просвещенного Петербурга, где мстят исподтишка, в то время как отмщение у горцев совершается открыто и возведено в нравственный закон.

Он стремился, по возможности, смягчить страшный обычай и, когда узнал, что у шамхала акушинского Зухумкадия существует канлы к одному из знатных жителей, убедил прекратить ее и предать дело полному забвению. Кровный враг шамхала был позван к Зухумкадию, и по прочтении муллою молитвы и трехкратного взаимного поглаживания бород мир между ними был установлен.

В другом случае Ермолов хотел было помирить шамхала Тарковского, который питал к нему глубокое уважение и жена которого нянчила старшего ермоловского сына, с его кровным врагом, однако вскоре отказался от этого. Главы враждебных семейств заявили, что готовы исполнить его волю, но добавили, что потеряют после того всякое уважение жителей.

О крутых мерах Ермолова в отношении немирных горцев говорилось и писалось много. Но часто молва раздувала и преувеличивала их. «Действительно,- отмечает современный исследователь, - Алексей Петрович был сторонником суровых мер и придерживался мнения, что «одна казнь могла сохранить сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены». Вместе с тем не вызывает никаких сомнений, что эти суровые меры Ермолов применял преимущественно в отношении изменников, входивших в сношениях с персами или турками, и разбойников, совершавших опустошительные грабительские нападения на селения русских и горцев, принявших покровительство России.

Ермолов умел карать, но он же умел и прощать.

В предписаниях главнокомандующего Мадатову сказано: «Одобряю весьма, что возвратили захваченных женщин; не говорю ничего и против освобождения пленных, ибо полезно вразумить, что русские великодушно даруют и самую жизнь, когда не делают упрямой и безрассудной защиты». И далее: «В рассуждении пленных предлагаю вашему сиятельству к соблюдению впредь следующие замечания: внушить войскам, чтобы не защищающегося или паче бросающего оружие щадить непременно…» «Селение Казах-Кечу выслало старшин с хлебом и солью, которые, раскаиваясь в сделанных ими преступлениях, вверили себя великодушию войск. Не приличествовало наказывать таковых, и им прощено».

Испанский революционер Ван-Гален, который, спасаясь от инквизиции, определился с помощью друзей в 1819 году на службу в Кавказский корпус, вспоминал, с каким благоразумием и осторожностью обходился Ермолов с местными ханами, сколь тонкую политику проводил в отношении мирного населения. Именно доброе обращение русских с жителями Кумуха во время дагестанского похода 1820 года, убедило их, что война ведется не с казикумцами, а с их вероломным притеснителем Сухрай-ханом, которого они и не вступили в аул. А.С. Грибоедов писал в путевых заметках о том, что в станице Андреевской «на базаре прежде Ермолова выводили на продажу захваченных людей – ныне самих продавцов вешают». Впрочем эти меры Ермолов применял лишь в крайней необходимости. «Наказывать нетрудно, - сообщал он дежурному генералу Закревскому, - но по правилу моему надобно, чтобы самая крайность к тому понудила».

Наказывая провинность, Ермолов стремился всегда оставаться справедливым независимо от того, кто был перед ним – принявший сторону персов царевич Александр, вероломный казикумыкский хан, мятежный каракалдагский уцмий или наивный простой горец. Недаром имя Ермолова внушало на Кавказе не только страх, но еще и неподдельное уважение разноплеменным народом. Всякий раз он глубоко вникал в суть дела, руководствуясь, прежде всего, государственным интересом России.

К примеру, Ермолов в Дербенте, обнаружил Ибрагим-хана Табасаранского со своим братом. Их предали суду за убийство родного брата, который жил в вольной Табасарани и весьма враждебно относился к русским: совершал постоянные набеги на их мирные земли. По повелению императора Александра I одного надлежало повесить, а другого сослать в Сибирь и Ермолов самолично ходатайствовал о них перед государем, прося принять во внимание горские нравы и преданность виновных России. Александр I разрешил главнокомандующему простить князей, и тем русские приобрели полезных и преданных союзников.

С полным правом один из сподвижников главнокомандующего написал: «Напрасно об Алексее Петровиче говорят, что он был жесток, это неправда: но он был разумно строг».

Даже Грибоедов, расходившийся с Ермоловым, своим другом, в выборе средств и мер для успокоения Кавказа, писал в своих «Путевых заметках»: «По законам я не оправдывал иных его самовольных поступков, но вспомни, что он в Азии, - здесь ребенок хватается за нож. А право, добр; сколько, мне кажется, премягких чувств, или я уже совсем сделался панагеристом, а кажется, меня в этом нельзя упрекнуть…»

Оценка статьи: [Голосов: 3]