Внешность Ермолова

Нравится

Сестра А.С. Грибоедова М.С. Дурново, встречавшаяся в 1811 г. с Ермоловым оставила следующие заметки: «Прием генерала был весьма ласков и вежлив. Обращение Ермолова имеет какую-то обворожительную простоту и вместе с тем обаятельность. Я заметила в нем черту, заставляющую меня предполагать в Ермолове необыкновенный ум… Черты лица и физиономия Ермолова показывают душу великую и непреклонную».

Ермолов имел такое лицо, которое, увидев раз, нельзя было забыть. Улыбка не шла ему; крупные черты благодаря сдвинутым бровям легко принимали суровое выражение; небольшие огненные глаза блестели из-под сдвинутых бровей. «…Я приятное лицо мое, –писал Алексей Петрович своему двоюродному брату Денису Давыдову в январе 1820 года, – омрачил густыми усами, ибо, не пленяя именем, не бесполезно страшить наружностью». Он был искренне прекрасен, когда задумывался. Сосредоточенный взгляд, высокий рост, богатырское сложение – все свидетельствовало о недюжем уме, незаурядной физической и нравственной силе. Находили, что его своеобразная красота имела в себе нечто львиное.

Однако, о Ермолове история хранит во многом противоположные суждения. Одни подчеркивали в его характере открытость, демократизм, заботливость, великодушие – Д.Давыдов, П.Х. Граббе, осторожный и недоверчивый Н.Н. Муравьев-Карский. А сухой и педантичный Барклай-де-Толли даже назвал его «Кандидом» - персонажем одноименного романа Вольтера, то есть существом чистосердечным, правдивым, искренним. В то же время благоволивший к Ермолову великий князь Константин Павлович считал его человеком себе на уме, «с обманцем» и именовал «патером Груббером» - по имени одного из генералов иезуитского ордена, К.Х. Бенкендорф (брат шефа жандармов) называл Алексея Петровича «жонглером», а французский писатель де Санглен даже отозвался о нем как об «интригане». Эти резкие и отрицательные характеристики исходили в большинстве своем от лиц, близких придворной элите, которую Ермолов осыпал градом язвительных насмешек. Отзыв Н.Н. Раевского-старшего, известного своими высокими душевными качествами и незаурядными военными дарованиями, который писал сыну: «Я не люблю Ермолова, он никогда не был военным человеком, надеялся всегда на свою хитрость; обманы рано или поздно открываются, на них полагаться не должно». Этот отзыв слишком субъективен и поверхностен, здесь речь идет более о военной хитрости, нежели о злом умысле или коварном обмане. Удачным примером чего является разыгранная Ермоловым комедия перед шахом Персии и его чиновниками, падкими на лесть и подкуп подарками, поклоняющимися только силе. Зная их раболебское почтение к наследственным и родовым корням, он придумал себе происхождение от Чингисхана, льстил им напропалую и пугал воображаемой войной. «Угрюмая рожа моя всегда хорошо изображала чувства мои,- признавался Алексей Петрович своему другу Закревскому,- и когда я говорил о войне, то она принимала на себя выражение чувств человека, готового схватить зубами за горло. К несчастию их, я заметил, что того не любят, и тогда всякий раз, когда недоставало мне убедительных доказательств, я действовал зверскою рожей, огромной моей фигурой, которая производила ужасное действие, и широким горлом, так что они убеждались, что не может же человек так сильно кричать, не имея справедливых и основательных причин. Когда доходило до шаха известие, что я человек – зверь неприступный, то при первом свидании с ним я отравлял его лестью, так что уже не имели ему говорить против меня, и он готов был обвинить того, кто мне угодить не может. Могу сказать по справедливости, надул их важно…»